ЕДОКИ КАРТОФЕЛЯ. Константин СУТЯГИН

«...неспешно двигаясь в струях прозрачного воздуха...»

SД ПРЕДСТАВЛЯЕТ

АЛЬМАНАХ «ДИРИЖАБЛЬ»

КОНЦЕПЦИЯ ПРОЕКТА - ввЕСТИ новый жанр современного искусства В практику,

а в рабочее поле искусства - новые пространства

Дирижабль возник в 1990 году в Нижнем Новгороде как объединение молодых литераторов и художников-графиков из Нижнего Новгорода, Москвы и Санкт-Петербурга.

Девиз альманаха «...неспешно двигаясь в струях прозрачного воздуха» на титульном листе первого номера говорит о том, что редакция, не касаясь вопросов политики, экономики и социологии, отводит страницы издания для свободного творчества, не ограничиваясь в то же время рамками конкретного направления или стиля.

Tема Дирижабля:

свободное и, отчасти, непредсказуемое автономное движение в инородной среде

оболочка, позволяющая с одной стороны отделить собственную область, а с другой стороны абсорбировать требуемое снаружи

метафизический прорыв пространства - подобно тому, как дырка в плоскости выводит в пространство, трехмерная полость Дирижабля выводит в четвертое измерение, порождает у авторов многочисленные ассоциации и, более того, предоставляет им новую конфигурацию методов художественного познания Мира.

SД представляет неспешные пространства «Дирижабля» - прозу и поэзию нескольких авторов альманаха.

Константин СУТЯГИН ЕДОКИ КАРТОФЕЛЯ отрывок из романа "любовь и розы" Зачем-то, из какой-то дурацкой честности, мне сказали, что когда-нибудь я тоже умру. Всё так хорошо начиналось: играла музыка чунга-чанга, было круглый год лето, я, красивый, как молодой Адам, весело катал за верёвочку грузовик «Хлеб», лаял через забор на собаку и со всеми здоровался. Там (в Раю) укладывали днём спать, но не умирали. Я был, как Адам, и ходил без трусов вдоль шебуршащихся о берег волн, вытряхивая песок из задницы, — один, или с какой-нибудь там Евой, тоже целиком загорелой, с грушей в руке. Я ещё не пробовал бананов и кокосов, но почему-то всё равно знал, что счастье наше — постоянно. Я не подглядывал за тётеньками в раздевалках и не ел тайком чего нельзя — вот разве что пива один раз глотнул на пляже. (Ё-моё! Может, это и был тот запрет, оберегавший мою невинность? Не яблоки же запрещать кушать без спросу на чудо-полуострове Крым...) И вот — всё очень быстро кончилось. Голые тётеньки стали только на порнографических карточках, а яблоки сразу вдруг стали только за деньги, и их уже приходилось воровать — добавляя к греху Адама и Евы ещё одну статью. Всё кончилось, нас выгнали из лучшего в мире места, и мы узнали про беды и про любовь. И что когда-нибудь все умрём. По утрам был туман и сыро. Мы ходили по мягкой земле к автобусу, который отвозил наш класс на сельхозработы, а вечером, тоже сквозь туман, возвращались в барак, обратно. Чего-то хотелось от тёплых в ночном дыму деревьев, обнять и вырезать ножиком имя жены учителя географии... Я пнул березу, она зашумела и крикнула вверх птичьим голосом. Неожиданно легко я купил в буфете фляжку молдавского коньяка и прятал её, как гангстер, в сапоге за голенищем. Купил в запретное время (в смысле моего несовершеннолетия и уборочной поры у колхозников). Интересно, невинность в голосе или мои слишком большие сапоги перевесили в буфетчице чувство долга? * * * После работы каждый вечер мы ходили в колхозный сад, чтобы поесть там бесплатных яблок. (Обязательно с ветки, с деревьев различной породы и темных на вид .) Наверное, как литератор я должен сейчас считать это аллегорией, попыткой вернуться в Тот Сад: просто съесть через силу побольше яблок, чтобы объяснить Кое-Кому всю невинность поступка Евы, — сладкого захотелось, а что, нельзя? Просто яблоки, одно за другим, обыкновенное мелкое воровство для радости и аппетита. И не обязательно что-то там знать при этом, в смысле витаминов, полезности и греха. Как мухи засыпают на зиму между окон, и я — тоже хочу тыкаться, как дурак, лбом в стекло, а весной — вот они! Опять живые и жужжат, глупо отыскивая дырку в стекле (я бью их тугой газеткой). Мух, кстати, там тоже хватало — мух и комаров. Они сидели на холодных стенках барака и уже не пили кровь и не залезали по утрам в нос щекотаться. Через неделю такого порядка жизни — подъём, завтрак, автобус, яблоки и перечёркнутые цифры, отсчитывающие срок, — я почти придумал стихи: мы рождены для радости и смерти мы рождены для радости и в муках мы рождены... тарам-парам... в ответе тарам-парам, парам — другим наука Но — может, конечно, из-за недорого коньяка — было совсем не страшно. Думалось не о смерти, а о любви: 1. Буфетчица, крашенная с деревенским шиком, намекающая на что-то круглым локтем и мелкими бусами. (Оказалось, у неё был жених — в круглой, как только что из магазина, шляпе. Боясь помять её, как у шикарных чикагских гангстеров, он тоже на что-то намекает, вместе с круглыми локотями буфетчицы);

ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

СОБАКИ ДЕНДИ НЬЮС